Скучноватое течение литературного семинара неожиданно взбаламутил один из его участников, любящий поэзию и сам настоящий поэт…

Он открыл присутствующим свое заветное, выношенное им убеждение: в каждом поэтическом поколении есть свой Евтушенко^*, то есть, по его мнению, воплощенная псевдопоэзия, этакая рифмованная дешевка, широко популярная в массе презренных профанов. Далее наш литератор сообщил, что Евгением Евтушенко «серебряного века» был Максимилиан Волошин.

В ответ на недоуменные междометия удивлённых слушателей парадоксалист пояснил, что волошинские стихи точно так же, как евтушенковские, поддаются пересказу, а значит, поэзией не являются. Высказавший эту мысль был явно горд посетившим его откровением.

Оно заставило задуматься и меня, всегда почитавшего стихи Волошина, особенно послереволюционные, поражающие своей огненной мощью.

По сути, в качестве критерия поэтичности и псевдопоэтичности была выдвинута антонимическая пара «пересказуемость-непересказуемость» стихотворного опуса (да простятся мне сии неологизмы!).

Однако что такое пересказ? Слыша это слово, люди подразумевают изложение сюжета.

Чисто теоретически, в недостижимом идеале пересказ абсолютно точный и абсолютно полный не мог бы явиться чем-либо иным, как самим литературным произведением.

В реальном же пересказе неизбежно исчезают найденные автором слова, их взаиморасположение, их звуковое, ритмическое и энергетическое взаимовоздействие, исчезает авторская интонация, исчезает образность — и еще нечто невыразимое и важное.

Так можно ли свойства трупа и тем более скелета приписывать живому существу?!

А ведь именно так и поступает наш литературный Архимед.

Если бы он попытался пересказать пушкинское «Я вас любил», от поэтичности этого шедевра остались бы только рожки да ножки!

Апологет непересказуемости, оставаясь верным до конца своему критерию, был бы вынужден отказать в поэтичности едва ли не всей народной и всей сюжетной мировой поэзии!

В поддержку выступавшего и в пику убогонькому Волошину, то есть в противоположность зарифмованной прозе, поэтесса, лично знакомая с покойным Леонидом Губановым, стала читать вслух избранные места из его толстенной книги — и глаза дамы увлажнились от растроганности и восторга.

Услышанные стихи некогда подпольного гения я и вправду не смог бы пересказать, но в них от «магического кристалла» я увидел только отдельные осколочки, не составившие поэтического целого.

Ясно было одно: заявивший свое credo литератор страстно искал критерий подлинной поэзии и нашел его в неподвластности пересказу, а такому критерию, чувствовалось по контексту выступления, соответствует некий «священный бред». Но, пардон, как отличить священный бред от вульгарного медицинского? Хуже того, клинический бред не менее точно и полно отвечает новонайденному критерию, чем бред священный. И бредовыми творениями просто переполнены все психиатрические больницы и диспансеры. Неужто все это — настоящая поэзия?!

Квинтэссенцию оной многие издавна усматривали в метафоре. Но ведь метафоры произрастают и в журналистике, и в публицистике, и в науке, не преображая их в поэзию.

А вспомните-ка русских имажинистов! У них-то метафора культивировалась с целенаправленным усердием. И что же? Из всего имажинизма, зачастую вполне непересказуемого, воспринимаются как поэзия только стихи Есенина.

Есть в литературе и более, и менее известные стихотворцы, отлично владеющие многими средствами выразительности. При этом их опусы вовсе не бессмысленны, но я — и не я один — поэтичности в них не почувствовал. Нет её — и всё тут!

В итоге я пришел выводу, что критерий пересказуемость-непересказуемость, так же как другие формальные критерии, такие удобные в применении и такие поверхностные, не способен быть индикатором поэтичности.

Но люди, особым образом одаренные, прекрасно обходятся без него, поскольку есть у них другой, сугубо субъективный критерий — собственное художественное чутье.

Так не лучше ли вернуться к этому традиционному мерилу?

Разумеется, если вы обладаете таким редким дарованием.

Тут впору заметить: недостаточной, но необходимой почвой для художественного чутья и вкуса является познание классической поэзии и других видов искусства. Это чутьё и вкус вырабатываются осознанием и обдумыванием собственных художественных впечатлений. И ещё.

Десятилетия и столетия беспрерывного развития художественной среды, её переходящих друг в друга поколений — это самый благоприятный фактор для воспитания вкуса не только творцов, но и публики.

Примечание

^*Я вижу несколько иначе: среди огромного множества стихов Евгения Евтушенко встречаются и по-настоящему поэтичные.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>